Русь расстеленная[СИ] - Сергей Шведов

Африка как листок на черной березе — жила одним трепетом. Есть такое дерево — черная береза. Она тоже мулатка, гибрид березы и осины. У себя в деревне Света Иванова плакала, обняв ствол черной березы. А та вторила ей своими слезами. У черной березы они всегда скупее, чем у белой. Черная не отпускает сок по весне так безрассудно, как белая.

Африка выбиралась по темному лесу почти битый час до кольцевой дороги. Лицо ее до крови было исхлестано ветками, а губы искусаны тоже до крови. Она шла напролом к дороге, движимая одной только злостью на весь мир. Да, она подставила Таньку. Но ведь ни Таньке, ни Прошмандовке — Зелме с ее заезжим папой из Латвии и вообще никому из девок не довелось и не доведется хлебнуть того, что с детства выпало на долю черной Африке. У ней каждый шаг и каждый миг был издевкой над ее затертой до грубой корки душой. Она уже одним этим все свои грехи на сто лет вперед отмолила.

Света в своей деревне закончила шесть классов, в самом начале седьмого класса какой–то местный идиот подначил подвыпивших старшеклассников в школьном крольчатнике рассмотреть, как устроено лоно у негритянок — «вдоль или поперек». После изнасилования девочку долго искали по всему району, но нашли только через год в землянке, где ютились «плечевые» девки — проститутки на дорогах. Так Света Иванова стала одноклассницей Тани Ким и Зелмы Латмане в спецшколе с окнами за решетками.

Африка с трудом продралась сквозь мокрый хмызняк на кольцевую дорогу у самой транспортной развязки. Слева на горушке, спрятанной в лесу, светился огнями мотель «Белый хмель», а еще дальше за соснами прятался «Чайный домик» с фальшивыми гейшами, куда мечтала попасть покойная уже Таня Ким.

Теперь она на шкуре своей испытала, как откликаются на просьбу черной девушки проезжие водители. Она была во всем белом, лица и рук не видно, словно растворились в темноте. От нее шарахались, как от приведения.

Но в эту ночь она все–таки села в машину и навсегда уехала из города, где ей жилось, однако, легче всего, потому что тут на улицах иногда встречались черные, и никто их не задирал, как в деревне.

Грузовая фура везла ее по городу. Ночью улицы, зажатые на взгорках ущельями высотных домов, казались блестящими желобами, по которым скатывались пригоршни светляков — огни машин. Город, огромный и красивый, умывался первой капелью и миг за мигом что–то новое нарождалось в нем, чтобы созрев и накопившись, прорваться в мае первым ливнем, очищающим воздух, землю и все, что на ней.

Грузовая машина прошла через весь город, а когда проезжали центр столицы, водитель разбудил Африку и спросил:

— А куда тебя подкинуть?

Африка обреченно взмахнула рукой:

— А, вези, куда хочешь…

Молодой парень–дальнобойщик еще ни разу не видел «плечевых» девок с шоколадного цвета кожей, поэтому довез Свету Иванову до самой польской границы. Там расплатился с ней мелкими купюрами по доллару каждая и высадил прямо на дороге.

Больше Африку никто из группы фабзайцов номер семь никогда не видел.

8

На следующее утро следователь Варакса нисколько не изменился в лице, когда увидел на окровавленном снегу в лесу четвертованное тело Тани Ким. Ему сразу сообщили по телефону еще в кабинет, что убитая идентифицирована. На лице Вараксы не читалось никаких эмоций, но какое–то мистическое чувство ужаса таилось в его взгляде глубоко спрятанных черных глаз, когда он рассматривал серых ворон, которые плотно обсели труп и нехотя снялись, лишь машина со следственной группой подъехала почти вплотную к месту преступления.

— Кыш!

Местный участковый инспектор Мамчиц участливо раскрыл перед следователем дверцу автомобиля и поспешил с донесениями:

— Та самая девка, что свидетелем у нас столько раз проходила. Даже и опознавать не надо, у нас тут ее каждая собака знала.

Седой автоэксперт, давний пенсионер, бранился с участковым:

— Вам нужно хотя бы раз в полгода спецкурсы проходить по методике сбора следственного материала, чтобы нас зря к себе не гонять. Половину работы могли бы и сами сделать до нашего приезда.

— Я на криминалиста не ученый, — артачился в ответ ему Мамчиц, который и ни на кого другого не был наученный, а в свое время сразу после армии пошел в милицию. — Мне за то денег не плотют.

У него даже до сих пор водительских прав не было, хотя в пределах своих деревень он разъезжал тайком на добитом «газике», оставшемся от его предшественника.

— А ты, Матвеич, парил бы старые кости да не шастал по вызовам, раз сто лет на пенсии, — сказал автоэксперту следователь.

— Посмотрю, как ты в свое время на эту пенсию проживешь.

— Вместо того, чтобы участкового своей работой мордовать, пошел бы да и врезал в морду своему министру юстиции. Пенсию бы не прибавил, но душу бы хоть отвел, — посоветовал следователь и как–то нехорошо ухмыльнулся, отворачиваясь от распластанного мертвого тела, опутанного веревками.

— Ты своему министру внутренних дел врежь, — автоэксперт поклацал вставной челюстью, закусил фильтр сигареты в желтых пластмассовых зубах, кряхтя стал на коленки на постеленный ватник и принялся с лупой разбираться в тонкостях следов, оставленных протекторами автомобильных шин.

Варакса глянул на нахохленных ворон, рассевшихся по макушкам деревьев. Каждая из них сидела на удалении друг от дружки, лишь бы не вместе, и несла свою вахту, чтобы дождаться, когда разъедутся люди и вдоволь наклеваться кровавого снега.

— Ты–то, старый ворон, чего это ради на дерево полез? — окликнул Варакса фотографа, совершенно седого, но шустрого, как мальчишка.

— А как тебе я такой камерой общий план сниму? — ответил тот с сосны.

— Снимай — не снимай, все равно на твоих снимках хрен что разберешь.

— А это ты зря, газеты мои снимки из рук рвут, только приноси.

— У нас в школьной фотолаборатории пацанята четче делали.

— Теперь уже нет фотолабораторий.

Фотограф, тоже кстати пенсионер, хотя и не с таким солидным стажем, как автоэксперт, работал в областном управлении почти из одного энтузиазма, наотрез отказывался от услуг цифровой фотографии, а печатал свои, кстати сказать, весьма качественные снимки дома в ванной. И вся съемочная и проекционная аппаратура у него была допотопная, хоть в музей сдавай. Печатал снимки дома, чем очень досаждал детям и внукам, с двадцати ноль–ноль до полуночи занимая ванную комнату.

Следователь наговаривал на него зря, чтобы на ком–то сорвать собственную досаду, потому что в первый раз не смог заставить себя взглянуть в лицо покойнице. Просто жуть, но лицо Тани Ким оставалось не мертвенно бледным, а чуть розовым даже после трупного окоченения. И на губах словно застыли лепестки розового шиповника.

Она лежала с раскрытыми голубыми глазами, прижавшись одной щекой к снегу, похожему на крупно истолченную соль для скота. А рядом с ней пробилась из–под наста какая–то травинка, похожая на елочку. Травинка была сочно–зеленая, вокруг нее от живого тепла в луночку осел снег. Слегка выпяченные губы Тани рядом с этой подснежной травкой словно старались согреть ее своим угасшим теплом.

Следователь припомнил, как еще курсантами их водили на балет «Спящая красавица». Нормальный такой был балет, но больше всего понравился буфет, где курсантов почему–то пропускали вне очереди… Он в последний раз взглянул на лицо Тани на снегу, и в голову влезла идиотская мысль, что девочке холодно. Спящая красавица, цвет шиповника, маленькая колючка розы. Никому не хотела вреда, а жила, как дышала, для радости.

Конец